Жутко хотелось посмотреть, что происходит снаружи, но дверь открывать было боязно. Кинулась в горницу к окошку. Тимофей держал хвост трубой, загораживая обзор. Хвост слегка подрагивал от возбуждения.
— Ну что там? Получилось? — так и хотелось отогнать хвостатого от окошка. Постеснялась, однако.
— Получилось! — орал кот, потрясая хвостом. — Получилось! Наши побеждают! Урра!!!
Стало немного обидно. Как подвиги совершать, гребни в бурю метать, так мне. А как «Ура» орать, да победу праздновать, так некоторые усатые тут как тут?!
Снаружи ещё немного пошумело, и стихло. Скрипнула входная дверь и ещё через минуту из сеней послышался громкий стон. Я кинулась на звук. В сенцах, привалившись к стене, на полу сидел лешак. Видок у него был ещё тот. Одежка в лохмотьях, в торчащих в разные стороны волосах мелкий мусор, лица за грязью почти не различить.
— Дедуль, ты живой? — прошептала я, вглядываясь лешаку в лицо.
— Я тебе не дедуль. Ефимом меня зовут, поняла? — и на меня взглянули усталые, но довольно молодые пронзительные зеленоватые глаза.
— Поняла… Тебя, Ефимушка, может на лавку в горницу?
— Нееее, Настюх. Я тута маленько полежу. Небось, не помру. У нас у леших свои сроки.
И леший Ефим притих. А мне приспичило. Я открыла дверь на улицу и осмотрелась. Вслед мне полетело очередное наставление от кота.
— За избушку зайди!
Понятно, удобства на улице. Ну я и пошла. Пока шла, ворчала. И кто мне ещё тут будет про блага цивилизации втюхивать? Ни туалета нормального, ни душа.
Когда я возвращалась, окинула полянку взором и расстроилась. Вся полянка в ветках, в мусоре. Пошла искать гребешок, и… нашла! Будто сам в руки прыгнул.
Когда вернулась, Ефим все ещё отдыхал в сенцах. А в горнице кот хозяйничал, на стол накрывал.
— Давай, хозяйка, лешака зови, обедать будем.
— Ефим сказал не трогать. Пусть отдыхает. Мы ему оставим.
— Зачем? Ему свеженького, когда проснется, попросим.
На столе дымилась гречневая каша, источая сладкий аромат. Пыхтел самовар. Румяные плюшки пахли свежей выпечкой. Кот выложил кашу из чугунка в глиняные плошки. Потом достал банку с вареньем, и сунул было лапу внутрь.
— Ээээ! А ты лапы мыл?!
Кот обиженно на меня посмотрел и поставил банку на стол. Я пошарила на полке и нашла небольшую плошку. Как раз под варенье.
Пока чай пили, я решила все же уточнить.
— Тим, а у вас что, ни канализации, ни водопровода?
Кот обиженно на меня посмотрел и сказал.
— Штойто? У нас всё есть. Только некоторые по привычке на двор норовят.
— Тааак… А раньше сказать не мог?
— Не успел, — в глазах кота читалось злорадство вперемешку с ехидством. Ах ты ж подлюка! — Ну рассказывай.
Кот потянулся, зевнул.
— А что рассказывать? Вона в сенцах вход в подсобные помещения.
Я не поленилась посмотреть. И правда, в сенцах обнаружилась неприметная дверка. Избушка оказалась внутри больше, чем снаружи. Открыв дверку, я попала в небольшую комнатку. С одной стороны — лавка, а с другой — раковина и ванна. И раковина, и ванна были из… огромных перламутровых раковин. Или просто стилизованы под огромные перламутровые раковины. Как-то не верилось, что такие могут существовать в природе. В раковину по желобку откуда-то из-под потолка стекала тонкой струйкой вода. Рядышком еще дверка, за ней унитаз, бачок наверху, водичка журчит. Эти удобства мне были знакомы хорошо. Ну что ж, всё честь по чести. Я вернулась в комнатку, подставила руку под струю — холодная. Подержала подольше, вода начала теплеть. Уууу, горяченькая пошла! Повертела желобок — и в ванну налить можно. Увидала еще дверку. Заглянула — банька. С лавочкой. В углу — горстка увесистых булыжничков. Рядышком желобок и опять-таки откуда-то сверху водичка течёт. Так, жить можно. И… не принять ли мне душ? И приняла. Водичка мягонькая. На полочке мыло жидкое пахучее в плошке глиняной. Рядышком мочалочки висят. В предбаннике в шкафчике простынка мохнатая нашлась. Настроение поднялось, и я затянула любимую «Естудей». Нравилось мне эту песенку битловскую искажать на русский лад в минуты отдыха и умиротворения. Не стыдно? Да нет. Я ж не публично. В одиночку можно и поёрничать.
Когда вернулась в горницу, помытая и запахом луговых трав пропитавшаяся, Ефимка за столом кашу уплетал.
— Ну как ты, Ефимушка, отудобел?
Лешак на меня посмотрел подозрительно. Повел носом, глазом сверкнул. Запах понравился. Ухмыльнулся. Интересно, сколько ж лешаку лет? Я прищурилась, пригляделась. Не было б бороды, лет тридцать пять, сорок дала, не больше. Даааа, молодой дедок, однако ж оказался.
— Нормально, отлежался, — высказался лешак, внимательно следя, как я его осматриваю, да раздумываю. — А ты молодец, Яга. Гребешок кинуть догадалась.
Я налила себе чайку свеженького, вареньице придвинула поближе, и пристроилась на лавке с краю.
— Ага. Как гребешок увидала, так и вспомнила. В сказке какой-то в детстве читала. Там помнится, тоже гребешок кто-то за спину кидал и что-то там росло. То ли лес, то ли войско какое. Не помню. Раздумывать было некогда.
Чаёк был хорош. На травках. Некоторые я знала и могла определить по аромату — мелисса, лимонник, мята. Но была ещё примесь каких-то пахучих трав, которых я не знала.
— Настён, на полянке прибрать бы надо, — посетовал Ефим.
— Метлу что ли в руки взять предлагаешь?
— Ну зачем же метлу? — хохотнул лешак, — Ты просто выйди и скажи.
— Что сказать?
— Слова.
— Какие?
— Так. И кто это у нас только что из гребня войско вызывал?